На рубеже веков наметилась тенденция современного переосмысления проблем взаимоотношения, взаимодействия христианства и права, нравственных истоков власти и законов, национальной идеи Российского государства.[1]
Возрастающее внимание к указанным вопросам не обходится без того, что часть работ в этом ряду носит либо поверхностный и популистский характер ради модной «потребы дня», связанной, в том числе с религиозным ренессансом, либо имеет откровенно коньюктурное содержание, что, впрочем, не исключает возможности соединения этих двух характеристик в одном явлении.
Наличию таких работ при желании может быть дано вполне в духе времени объяснение: в наш век, когда не принято довольствоваться малым, и забыты слова древних о том, как много в мире вещей, которые нам не нужны, по-прежнему трудно совместимы ценности духовные и материальные. И так же, как и раньше, нельзя поклоняться двум богам. Вот и получается, что в то время, когда умные живут и умнеют, богатые живут и по-прежнему богатеют. Система аргументации таких работ сродни журналистике и публицистике, с их традиционной любовью к косвенным выводам и заменой доказательств большим заголовком и звонким штампом.
В этой связи многие извечные вопросы, затрагиваемые в Пятикнижии, в заповедях Моисея и непосредственно в Декалоге продолжают иметь существенное системное, в том числе социально-правовое значение, главнейшее из которых, как представляется, — методологическое.
Законы Моисея как определенная основа христианства и права[2] — это в значительной мере законодательство охранительного плана, устанавливающее запреты и ответственность за их нарушение. В этом смысле оно роднится с уголовным законодательством, а значит, заслуживает исследования и в уголовно-правовом аспекте.
В авторской работе А. Тер-Акопова на научно-аналитическом уровне представлена правовая характеристика Закона Моисея в части, касающейся ответственности за предусмотренные в нем деяния. Идеи Десятисловия проиллюстрированы действующим законодательством Российской Федерации о правонарушениях, о преступлении и наказании с учетом как его позитивных, так и негативных аспектов.[3]
Однако сегодня, как и прежде, Закон Моисея и его центральная часть – Декалог, продолжает выполнять поливариантные функции, многократно являвшиеся предметом научных и богословских трудов: духовные, нравственные социальные, правовые.[4] В меньшей степени Декалог анализировался в методолого-правовом аспекте.
Как справедливо отмечается исследователями, законодательство Моисея представляет собой системное образование, ключевым элементом которого являются десять заповедей Божиих. Признание его особой системообразующей роли, сравнение с христианской конституцией, находящейся в основе всего законодательства, которое в свою очередь призвано развивать и охранять его, свидетельствует о несомненной методологической роли Декалога.[5]
Методологические детерминированность и значение Декалога для права и правоприменения проявляется в следующих его характеристиках.
1. Правовая жизнь[6]сродни жизни человеческой, где правоприменение – это деятельность, которая, как любое путешествие, невозможна без путеводителя (методологии). А дорога это- жизнь («via est vita» – лат.) Как капитану парусника, не знающему своего пути, ни один ветер не будет попутным, так и нормы без методологической идеи, и методического инструментария правом именоваться не могут.
Один из сущностных признаков всякой отрасли права – метод правового регулирования. Метод, методология – категории, отражающие объективную действительность, и в этом смысле они природосообразны, естественны, т.е. не случайны, а необходимы. Без методологии, т.е. без пути нет ни одной жизни, бытия. Поэтому христианство утверждает, что «мудрость разумного – знание пути своего».[7] Таким образом, сама жизнь обусловливает и диктует соответствующую методологию, как онтология, например, взаимодействует с гносеологией и аксиологией.
Человек не машина, но, как и техника, может выходить из строя двумя путями: посредством внешнего столкновения, когда люди причиняют друг другу вред либо путем столкновения внутреннего, когда что-то ломается у индивида изнутри, т.е. когда его способности, желания приходят в противоречия между собой. Продолжая мореходную аллегорию, можно сказать, что жизненное плавание будет успешным, без кораблекрушений, только в том случае, если корабли не будут сталкиваться, следуя своими курсам, и, если каждое судно будет годно и готово к плаванию. Как видно, указанные внешние и внутренние проблемы человеческой жизнедеятельности носят методологический характер.
2. В основе права, как и духовной жизни, лежит личный выбор субъекта. Многообразие жизненных путей обусловлено именно множеством выборов людей. Действительно, свобода воли, возможность вариативности поведения лежит в основе как духовно-нравственных, так и правовых начал человеческой жизнедеятельности.
Интересно, что все разновидные классические психологические школы и теории базируются на доминанте свободы выбора человека: это теории личности, сознания, деятельности, отношений, мотиваций, сознательно действующей личности и т.п.
Человек первозданный сам сделал сознательный выбор: познать не только жизнь и добро, но зло и смерть (духовную и телесную). Поэтому и анализируемые заповеди были даны ему в меру той, как теперь видится, методологической необходимости, которая появилась вследствие возникновения как количественно, так и качественно сообщества грешных людей, познавших зло и которые для их же блага, стали нуждаться в установлении правил совместного человеческого общежития. Эти правила и были даны людям через Моисея в едином законодательстве, вобравшем в свою основную часть десять заповедей.[8]
Примечательно, что способ своеобразного «опубликования» (на скрижалях) и внедрения (в конкретный народ) закона носил характер добровольного соглашения (откровения, завета), т.е. заключенного союза, договора со всеми характерными атрибутами. В этой связи в литературе справедливо отмечается, что когда нормы закона становятся этическими нормами самого человека, он свободен действовать и поступать в соответствии уже не с чьей-нибудь, а своей волей, по своему усмотрению, и его воля не приходит в конфликт с установлениями закона.[9] Поэтому и возникает необходимость написания закона не «на скрижалях каменных, а на плотяных скрижалях сердца» (2 Кор. 3. 3).
3. Появление законов для сообщества людей вызвано путеводной потребностью выработки неких единообразных, общих для всех субъектов критериев разграничения добра и зла, стремлением к максимализации первого и минимализации второго. Именно добро, доброта – главные элементы духовного мира, который и присущ-то исключительно человеку.
Однако сложность этого процесса состояла и продолжает состоять в том, что добро (благо) и зло (неправду) невозможно различать только при помощи разума, ибо человеческая деятельность направляется влечениями,[10] тем более, что волчье зло, начиная с первозданного зла-искушения, умеет рядиться в овечьи шкуры добра. В этой связи Ф. Достоевский полагал, что «никогда разум не в силах был определить зло и добро или даже отделить зло от добра хоть приблизительно».[11]
4. В основе десяти заповедей – правила поведения (правила веры и правила жизни) только запретного характера. При этом, однако, не умаляется, а выделяется свобода человека делать все, что в Декалоге не перечислено. Тем самым Десятисловие является методологической основой современной правовой доктрины, в соответствии с которой дозволено все, что не запрещено.
5. Кажущееся минимальным количество запретов компенсируется их безусловной авторитетностью и императивностью для всех и для каждого: их нельзя исполнять наполовину, а соблюдение обязательно во всех случаях: от них «нельзя уклоняться»[12] безотносительно к лицам и личным отношениям (брат-ли, враг-ли): «Один закон да будет и для природного жителя и для пришельца, поселившегося между вами» (Исх. 12. 49).
Однако использование метода дихотомии (или-или и третьего не дано) вовсе не означает излишних ограничений, а вполне соседствует с принципом «все, что не запрещено, то разрешено»: устанавливая запреты, Декалог определяет и пределы дозволенного.
При этом также обращает на себя внимание отсутствие в Декалоге санкций как таковых, что тоже свидетельствует о принятии содержащихся в нем норм как добровольного, сознательного жизненного выбора. Такого важного выбора, который наполняет бытие смыслом и потому лежащего в основе деления всего живого на сознательное и бессознательное.
Говоря о важнейшей смыслообразующей функции Декалога, уместно вспомнить Ф. Достоевского, который в «Записках из Мертвого дома» писал, что одно из самых жестоких наказаний для человека – это повторять без конца одни и те же бессмысленные действия, а потому чувствовать себя бесполезным.
Человек как существо общественное не может жить без смысла как положительной, общезначимой, всеобщей, безусловной ценности сродни истине.[13]
6. Появление и развитие законов с их императивной властью, как объективной реальности обусловливает необходимость их познания, которое тем более важно в связи с тем, что христианство предполагает дифференцированный подход ко всякому случаю, подлежащему юридической оценке: с учетом прав и интересов каждой из сторон, вины, иных субъективных и объективных обстоятельств, которые, в конечном счете, должны влиять на строгость узаконенной санкции (в нормотворчестве) и конкретно-индивидуальную меру ответственности виновного лица (в правоприменении).
При этом христианство трактует познание не столько как узнавание, обретение знаний, сколько усвоение, превращение в свое, обладание, соединение, единение, «прилепление», поскольку истинно ценным являются знание и добро не навязанные, а явившиеся результатом свободного выбора. «Перенесение закона в сердце» христианство образно называет «соединением милости с истиной».[14] «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32).
Декалог учит человека и человечество, а потому имеет и выраженный дидактический аспект.
7. В содержательном плане анализируемое Десятисловие стало нравственной основой жизни трех великих мировых религий (иудаизма, христианства, ислама), без которой и собственно жизнь человека представляется если не невозможной, то неполноценной.
Дело в том. что в Декалоге в концентрированном виде, сквозь призму сущего и должного, содержится ответ на важнейший жизнеутверждающий вопрос о том, в чем же проявляется одно из основных религиозных установлений (канонов, догматов) о создании человека по образцу и подобию Божьему.
Ответ, однако, из числа тех, на которые все смотрят, но не все видят, все слушают, но не все слышат. Потому, что «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7, 14).
Таким каноном является идея любви, добра и справедливости, которая задолго до Гегеля и Канта сформулирована в заповедях Моисея в виде нравственного императива всякой человеческой жизнедеятельности. Сохранение, выживание человека как существа не столько биологического, сколько социального возможно только на ее основе.
8. Законы, исходящие из Декалога, сродни естественным, объективным законам природы, а потому не могут устареть или потерять своего значения. Потребность в их появлении могла появиться там и тогда, где и когда возникли соответствующие условия для их исполнения, т.е. реального претворения в жизнь.
Положение о том, что идеи возникают только тогда, когда для их реализации возникают соответствующие условия, что любая человеческая потребность носит объективный характер ныне является аксиомой.
Между тем, внешне кажется, что живой природе неведомы добро и справедливость. Однако оказывается, что эти характеристики тоже естественны, но только присущи лишь одухотворенной природе. Собственно говоря, они эту природу и образуют: «Не сама ли природа учит вас…» (1 Кор.11, 14).
Данное обстоятельство методологически важно для понимания естественности права, изначально определявшегося как искусство «добра и справедливости». Не это ли имели в виду Ш. Монтескье, говоря: «счастливый климат, который порождает чистые нравы и производит кроткие законы»,[15] и В. Соловьев, философски определяя право как минимум добра?
Интересным представляется замечание Р. Папаяна о том, что правильно – не всегда справедливо, поскольку «правильно – это безотносительно к другим людям, справедливо — это в соотнесении с правами и законными интересами граждан».[16]
В этой связи заслуживают внимания научно обоснованные идеи современных исследователей о нравственном праве, о том, что нравственность имеет биологический, т.е. природный характер, а не является продуктом социальных институтов.[17] При этом оправданно учитываются и утверждения Ф. Достоевского о том, что «созидается общество началами нравственными».[18]
9. Законы Десятисловия развиваются, комментируются и дополняются в более поздних религиозных источниках, реализуя тем самым изначально заложенную в них прогностическую функцию и подтверждая органичность методологического принципа дополнительности не только в естественнонаучных, но и в гуманитарных сферах.[19]
Поэтому в содержательном плане уместно говорить о нарастающем, т.е. по мере познания дополняющемся смысле Декалога, с учетом его глубинных диалектических поворотов и изгибов: формальных и смысловых.
10. Сама по себе структурно-логическая форма Десятисловия как проявление, объективизация его содержания также свидетельствует о его путеводном значении.
Все заповеди Декалога органически взаимосвязаны и существуют как единое целое, представляют собой образец методологического приема соединения формы и содержания в одном явлении.
Заветы первого раздела (1-4) — наиболее духовные, организующие по отношению к Заветам второго уровня, но в то же время опираются на них, живут в них. Заветы второго уровня (5-10) — это жизнь первых что называется «в миру», модель того, как первые заповеди — сугубо духовные — должны осуществляться в повседневной жизни человека. Пятая заповедь органично соединяет эти два раздела.
Как и современные конституции, Декалог получает развитие в разветвленной системе законодательства, именуемого Моисеевым.
Это законодательство также может быть разделено на две группы норм, хотя такая классификация условна, нормы обоих частей представлены в книгах Моисея вперемежку, что указывает на недопустимость их противопоставления.
Одни законы развивают первые четыре духовные заповеди, образуя, говоря современным языком, религиозное законодательство.
Другая часть законодательства может быть отнесена к светской жизни, отношениям между людьми.
Для современного прагматичного исследователя наибольшее практическое значение имеет вторая часть законов, но она должна рассматриваться во взаимосвязи с первой: одна без другой понята быть не может, да и конструктивно нормы обоих частей в значительной мере совпадают.
11. Как и любое подлинно методологическое явление, Декалог глубок и тонок одновременно, конкретен и аллегоричен, афористичен, универсален и многомерен. Выражаясь современным языком, его нормы, кроме того, характеризуются ссылочностью и бланкетностью. В этой связи ряд его положений не может быть буквально и непосредственно отражен, реализован в современных правовых нормах, в том числе в отечественном уголовном законодательстве. Некоторые его предписания носят характер норм-принципов, презумпций, деклараций, выступающих наряду с Конституцией страны одним из непосредственных и опосредованных оснований социальной, а потому и уголовной ответственности.[20]
Вряд ли подобно поиску черной кошки в темной комнате, когда ее там нет, необходимо механистически искать буквальные следы Декалога в нормах действующего УК РФ. Однако методологическое, криминологическое и нравственное его значения для действующего уголовного законодательства несомненны, и они ожидают своих достойных исследователей.[21]
Так, например, весьма интересными и перспективными представляются выдвинутые А. Тер-Акоповым для серьезных уголовно-правовых исследований проблемы духовности в механизме преступного поведения, координации христианства и уголовного права, истории уголовного законодательства, объекта преступления в свете христианского учения о преступлении и наказании; реализации десятисловия в действующем законодательстве Российской Федерации о преступлении и наказании.
Познание глубинного, неисчерпаемого смысла Декалога, сформулированного с использованием методического приема, когда «словам тесно, а мыслям просторно» – задача поколениям на долгую перспективу: «исследовать и испытать премудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем» (Екклесиаст).
12. Еще один методологический урок и одновременно характеристика Декалога состоят в том, что приемы, которыми он оперирует, сродни юридическим приемам диалектики и метафизики. Названные методы серьезными исследователями никогда не противопоставлялись друг другу, а изучались и применялись в органическом единстве,[22] дополнялись и дополняются историзмом, в том числе древним.[23]
Так, А. Тер-Акопов на основе исследованных им источников подчеркивал, что объяснить прямое влияние христианства на формирование европейского и, следовательно, российского светского права возможно только путем применения метода древнеисторического анализа, исследования метафизики права, ссылаясь при этом на Г. Гроция.[24]
Действительно, Г. Гроций еще в 1626 г. своем трактате «О праве войны и мира», развивая теорию естественного права, указывал, что оно, по сути, является правом божественным, т.е. источником его является воля Бога. Закон Божий, считал он, «был трижды дан человеческому роду: тотчас после создания человека, затем в целях искупления человеческого рода после потопа и впоследствии Христом ради полного искупления человеческого рода. Эти три закона, без сомнения, связывают всех людей с момента, когда они в достаточной мере дошли до их сведения».[25]
13. Библейские нормы в силу выраженного в них нравственного содержания на протяжении истории России стали органичной частью ее культуры, в том числе духовной и правовой, они воспринимаются одинаково положительно людьми различных религиозных взглядов. Поэтому они и далее способны выступать основой для современной объединяющей российской идеи.
Дело в том, что заповеди Моисея исходят из того, что все, что хорошо для личности, должно быть полезно для общества и государства, и наоборот. Но такая гармония возможна лишь на основе разумного (добровольного) ограничения свободы поведения человеческого индивида, т.е. определенного управления им. А политика же, как известно, и есть искусство управления.
В этом смысле Декалог лежит в основе политико-правовых средств управления людьми, в том числе выступает методологической и, что немаловажно, легитимной основой правовой, в том числе уголовной политики.
Десять заповедей принадлежат не только к культурной, духовной, общественной, но и к современной государственной, в том числе правовой жизни.
Нравственная значимость правовых норм заключается в том, что они отражают и закрепляют общепринятые и необходимые для существования общества правила поведения, выражают представление общества о том, какими должны быть общественные отношения.
Идея справедливости играет существенную роль в действии правового механизма. Государство старается всеми возможными способами представить свои правовые решения как справедливые, отражающие нравственные ожидания общества. Если этого достичь удается, то такие решения приобретают не только государственную, но и общественную силу, что повышает их активность.
Без общественной поддержки государство не способно успешно противодействовать преступности. С помощью одного только уголовного закона решать эти задачу невозможно, необходима работа всего общества, т.е. включение в это противодействие общественного интереса: и рядовых граждан, и работников правоохранительных органов. Только при такой единой социальной позиции возможно добиться успеха, что значит, как минимум, что общество должно относиться к уголовному закону не как к политической, а как к нравственной ценности, видеть в нем не только государственное, но и нравственное содержание, смысл своей жизни, восприниматься как средство обеспечения безопасности в первую очередь самого общества, конкретных лиц; видеть в каждом преступлении нарушение не только государственно-правового запрета, но и запрета нравственного.[26]
При ином подходе, исключающем нравственный критерий, определившаяся тенденция криминализации общества, по обоснованному мнению А. Тер-Акопова, видится вполне объяснимой.
Однако он же диалектически и оптимистически замечал, что право в своей основе, в глубинных тайниках, как бы в историческом подсознании народа таит проверенные временем обычаи, традиции, религиозные установления, которые связывают людей в единое общество, придают ему устойчивость оправдывают или отвергают политические решения и законодательные акты, осуждают или, напротив, одобряют поступки людей независимо порой от того, соответствуют ли они правовой форме.[27]
14. Как содержание невозможно без формы, так право немыслимо без органа его применения, без правоприменителя и, в частности, без суда. Идея разделения властей, отделения судебной от иных властей и от силы — также находит свое презумируемое отражение в Декалоге. При этом суд означает не силу, но истину и милость.[28] Следовательно, суд «Божий» трактуется как истина, справедливость, милость и спасение.
Продолжая использовать образ корабля, можно сказать, что право без правоприменителя – как судно без команды, а суд в данной метафоре достоин роли капитана этого корабля и его команды.
Интересно сравнение Р. Папаяна, согласно которому закон — формализация нравственного начала, а суд – формализация оценки сбоев нравственных основ общества, сбоев, произведенных не из закона, а из расшатанной нравственности.[29]
15. Как и любое методологическое явление, Декалог являет собой соединение идеального с реальным. Известное изречение гласит, что если бы форма явления совпадала с его сущностью, содержанием, то всякая наука, т.е. познание была бы излишня. Так и идеальное не может полностью совпадать с реальностью.
Исследователи справедливо отмечают, что сам Моисей осознавал некую утопичность идей о праведности всех членов человеческого общества (Чис.11.29; Матф. 18.3), однако при этом акцентируют «не обезоруживающую недостижимость конечной цели, а бесконечность пути».[30] Тем самым заповеди Моисея остаются верным определением идеального общества, в постоянном стремлении к которому и должна развиваться история человечества,[31] направленная на перенесение из идеального в реальное все то, что можно перенести.
Согласно Л. Толстому идеал только тогда идеал, когда осуществление его возможно только в идее, в мысли, когда он представляется достижимым только в бесконечности. Весь смысл человеческой жизни заключается в движении по направлению к идеалу, что только подтверждает возможность жизни как движения вперед. «Без идеалов, то есть без определенных хоть сколько-нибудь желаний лучшего, никогда не может получиться никакой хорошей действительности».[32]
Русская православная церковь учит свою паству не только следовать букве и духу закона, исполняя правовые предписания, но из любви к ближнему совершать больше предписанного. Как отмечает Алексий II, люди должны быть твердо убеждены, что право – не барьер на пути достижения ими своих целей, а побуждение с честью исполнять нравственный и гражданский долг. Это налагает исключительную ответственность на власть имущих, которые обязаны подавать пример законопослушности. Правовые акты должны находить отклик в сердцах граждан, не противоречить справедливости и здравому смыслу.[33]
Думается, все эти положения следует учитывать в нашей правовой действительности, чтобы было меньше оснований для современных утверждений о том, что мы никогда не были так далеки от правового (равно, как и социального, демократичного) государства, как сейчас.[34]
Сопредседатель Фонда содействия научным исследованиям в области правового обеспечения безопасности человека имени проф. А.А. Тер-Акопова, профессор Толкаченко Анатолий Анатольевич.
Сноски:
1. [1] Патриарх Московский и всея
Руси Алексий II: хочется видеть Россию в контексте традиционной нравственности.
Приветствие собранию Московского клубы юристов.// Российская юстиция. 2001. №
4; Авакьян С. Свобода вероисповедания как конституционно-правовой институт.//
Вестник Московского университета. Серия 11. Право. 1999. № 1; Баренбойм П.
Александр Мень: от религии к правовым идеям.// Российская юстиция. 1996. № 9;
Библия и конституция. Сборник статей.- М., 1998; Борисов А. Десять заповедей –
свод божественных законов для человека.// Российская юстиция. 2002. № 3;
Графский В.Г., Тимошина Е.В. О книге Гарольда Бермана «Вера и закон»: опыт
развернутой рецензии// Право и политика. 2001. № 5; Евгений, архиепископ
Верейский. О состоянии и перспективах духовного образования. Доклад на
Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви (Москва, 13-16 августа 2000
г.)// Вестник высшей школы. 2000. № 8; Каневский К. Религиозный ренессанс в
России: проблемы государственно-конфессиональных отношений.// Российская
юстиция. 2002. № 11; Куприянов А. Церковное право и его рецепция в российское законодательство.//
Российская юстиция. 2001. № 2; Папаян Р.А Христианские корни современного
права.- М., 2002 и др.
2. [2] Об этом см.: Баренбойм П.
Первая Конституция Мира. Библейские корни независимости суда. — М., 1997; Борисов
А. Десять заповедей – свод божественных законов для человека. // Российская
юстиция. 2002. № 3; Тер-Акопов А.А., Толкаченко А.А. Библейские заповеди:
христианство как метаправо современных правовых систем. // Российская юстиция.
2002. № 6; Тер-Акопов А.А. Законодательство Моисея. // Российская юстиция.
2003. №№ 9-12; 2004. № 1,2 и др.
3. [3] Тер-Акопов А.А.
Законодательство Моисея. // Российская юстиция. 2003. №№ 9-12; 2004. № 1,2.
4. [4] См., например, Баренбойм П.
Александр Мень: от религии к правовым идеям. // Российская юстиция. 1996. № 9;
Основы социальной концепции русской православной церкви. — М., 2000; Тер-Акопов
А.А. Христианство. Государство. Право. К 2000-летию христианства. Монография. М.,
2000; Христианство. Нравственность. Право. Материалы научной конференции МНЭПУ
к 2000-летию христианства/ под ред. А.А. Тер-Акопова. — М., 2000 и др.
5. [5] См, к примеру: Библия и
конституция. Сборник статей. Предисловие В.М. Лебедева. — М., 1998. На важность
методологии и на необходимость научного подхода в изучении христианства с
учетом как диалектики, так и метафизики постоянно обращал внимание А.
Тер-Акопов, являвшийся известным новатором-методистом. Об этом, например, Научная
жизнь. Материалы открытого заседания кафедры уголовного права, посвященного
памяти профессора А.А. Тер-Акопова (21.12.2005 г.)// Право в Вооруженных Силах.
2006. № 4. С. 123-126; Методика преподавания юридических дисциплин.
Учебно-методическое пособие/ под ред. А.А. Тер-Акопова. — М.,1988 и др.
6. [6] О научной правомерности
терминов «правовая жизнь», «правовая деятельность» и их соотношении с правовой
системой см., в частности: Малько А.В., Затонский В.А. «Правовая жизнь» и
«правовая система»: соотношение понятий. // Правовая политика и правовая жизнь.
Академический и вузовский юридический научный журнал. 2006. № 2(23). С.6-20;
Трофимов В.В. О методологическом потенциале категорий «правовая жизнь» и
«правовая система»// Там же. С. 20-31.
7. [7] Притчи Соломона (Пр.14, 8).
8. [8] Папаян Р.А. Христианские
корни российского права. — М., 2002. С.58.
9. [9] Там же. С. 68.
10. [10] Об этом, например, Д. Юм, Ф. Достоевский и др.//
Янушкявичус Р.В., Янушкявичене О.Л. Основы нравственности. Учебное пособие. —
М., 2000. С.271.
11. [11] Там же.
12. [12] Папаян Р.А. Христианские корни российского права. —
М., 2002. С. 135.
13. [13] Основы нравственности. Учебное пособие. — М., 2000.
С.13.
14. [14] Папаян Р.А. Христианские корни российского права. —
М., 2002. С.294.
15. [15] Монтескье Ш.Л. О духе законов. — М., 1999. С.12 и
др.
16. [16] Папаян Р.А. Христианские корни российского права. —
М., 2002. С.333.
17. [17] Актуально. Нравственное право. Интервью с А.К.
Казьминым, автором книги «Теория интеллекта. Как выбрать президента. // Закон и
право. 2003. № 10. С.7-10.
18. [18] Там же. С.10.
19. [19] См., например, Тер-Акопов А.А. Принцип
дополнительности в определении преступности деяния. // Сборник статей Военного
Краснознаменного Института. — М.,1986. — № 22. С. 176-186; Харабет К.В. Принцип
дополнительности Н.Бора и его методологическое значение для девиантологии
//Наркология. 2007. N 6. С.71-77.
20. [20] См. Приложение- таблицу.
21. [21] См. об этом, например, Тасаков С.В. Нормы
нравственности как социальный фундамент уголовного права. // Российская
юстиция.2005. N 12; а также: Купрянов А. «Темные силы» как субъект
преступления. //Российская юстиция.2005. N 12; Клебанов Л.Р. Преступник и
преступление на страницах художественной литературы. — М.,2006.
22. [22] См., например, Исаев И.А. Метафизика власти и
закона. — М., 1998.
23. [23] Тер-Акопов А.А. Христианство. Государство. Право. К
2000-летию христианства: Монография. — М., 2000; Христианство. Нравственность.
Право. Материалы научной конференции, посвященной 2000-летию христианства/ под
ред. А.А. Тер-Акопова. — М., 2000.
24. [24] Там же.
25. [25] Гуго Гроций. О праве войны и мира. — М., 1950. С.75.
26. [26] Тер-Акопов А.А. Христианство. Государство. Право. К
2000-летию христианства: Монография. — М., 2000. — С.14-15.
27. [27] Там же. С. 16-17.
28. [28] Папаян Р.А. Христианские корни российского права. —
М., 2002. С.294.
29. [29] Там же.
30. [30] Там же. С. 392.
31. [31] Там же.
32. [32] Цит про: Основы нравственности. Учебное
пособие. — М., 2000. С.280.
33. [33] Патриарх Московский и всея Руси Алексий II читателям
журнала «Право и безопасность»// Право и безопасность. 2005. № 3(16). С.4.
34. [34] Кутафин О.Е. Есть вещи безобидные, а есть
кардинальные. //Lex Russica. Научные труды МГЮА.2004. № 2. С.377. Об этом также
см., например, Кудрявцев В.Н. Преступность и нравы переходного общества. — М.,
2002; Стратегии борьбы с преступностью. — М., 2003. С.347-349; Нерсесянц В.С.
Правовая политика и совершенствование законодательства:
теоретико-методологические проблемы. // Актуальные проблемы совершенствования
российского законодательства нам современном этапе: Материалы Всероссийского
научно-практической конференции. — М, 2004. С.3-7.