Е. Замятин как исследователь девиаций тоталитарного государства

Боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое.
Е.И. Замятин

В личности Евгения Иванович Замятина (1884, январь, Лебедянь – 1937 гг., март, Париж) удивительным образом уживались противоположности: ин­женер и художник, «скиф» и «англичанин», мечтатель и строгий раци­оналист, наследник традиций русского реализма и один из первых исследователей художественных возможностей модернизма. Противоположности нашли полнокровное выражение как в его мировоззрении, так и в художественном творчестве. Свое художественное и жизненное кредо Замятин так сформулировал в сво­ей эссеистике: «Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, от­шельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики».

Черты автопортрета разбросаны в художественных произве­дениях и эссеистике и сконцентрированы в романе «Мы». Замятин противопоставлял «Запад» и «Восток» в лице Анатоля Франса и Льва Толстого: с одной стороны «релятивизм, ирония, скепсис», с другой — «абсолют, пафос, вера». В нем самом парадоксально сочеталось и то, и другое.

Писатель родился в семье священника Ивана Дмитриевича Замятина. Мать, Мария Александровна (урожденная Платонова), — из семьи священника, получила хорошее образование; была отличной пианисткой. Замятин вспоминал, что первые годы своего детства провел «под роялем». В ранней юности он прочел Достоевского, Тургенева и Гоголя, и это чте­ние оставило отпечаток на всем его творчестве. Гимназию мальчик окончил с медалью. И хотя в гимназические годы в нем уже проявился интерес к литературе, он выбрал специальность инженера и поступил на Корабле­строительный факультет Петербургского Политехнического института. Во время летней студенческой практики много путешествовал по России.

Уже студентом молодой Евгений был вовлечен в революционную деятельность, вступил в РСДРП. «Тогда был большевиком», — характеризовал он в 1924 г. свои умонастроения в пору Первой русской революции, добавляя в скобках: «Теперь — не большевик». Характерный комментарий к этим стрижам появился пять лет спустя: «В те годы быть большевиком — идти по линии наибольшего сопротивления; и я был тогда большеви­ком». В 1905-1906 гг. за участие в студенческих беспорядках и за хране­ние типографии Замятин был арестован и заключен в одиночную камеру в Петербурге на Шпалерной. После нескольких месяцев заключения Замя­тин был освобожден и выслан в Лебедянь под надзор полиции. В августе 1906 г. надзор был снят, но ему было запрещено жить в столице. Иногда, не сдерживая провинциальной скуки, писатель нелегально возвращался в Петер­бург. В 1908 г. Замятии окончил Политех и был оставлен при кафе­дре корабельной архитектуры; в том же году он вышел из партии большевиков.

В 1911 г. Замятин был выслан из Петербурга за нелегальное прожи­вание в столице. Он поселился в Сестрорецке, а затем в Лахте, на берегу Финского залива, там написал повесть “Уездное”», которая стала первым серьезным выступлением Замятина в литературе. В 1913 г. по случаю 300-сотлетия династии Романовых, была объявлена амнистия и Замятину было разрешено жить в северной столице. Но по совету врачей ему пришлось уехать на юг империи в г. Николаев, важный военный и торговый порт, где он устроился на работу как инженер. В этот период он написал несколько рассказов, в том числе «Непутевый», и повесть «На куличках», в которой была изображена повседневная жизнь военного гарнизона в дальневосточной провинции. В повести ярко выражено гротескно-сатирическое начало, но главное в ней не столько сатира на военных, сколько трагедия бездуховности. За публикацию повести Замятин в 1914 году подвергся обвинению в «клевете на русскую армию», а номер жур­нала «Заветы», где повесть была напечатана, был конфискован цензурой. Редакция журнала и автор были привлечены к суду. Для Замятина, впрочем, такая «правительственная» реакция не была ни новостью, ни неожиданностью. Согласно постановления столичного Комитета по делам печати о наложении ареста на повесть «На куличках» (журнал «Заветы» № 3, 1914 г.), «Повесть разделяется на 24 главы и посвящена автором описанию внутреннего быта небольшого военного отряда на Дальнем Востоке. Жизнь эта изображена в самом отталкивающем виде. Замятин не жалеет грубых красок, чтобы дать читателю глубоко-оскорбительное представление о русских офицерах. С этой целью Замятин подбирает в своей повести целый ряд мелких фактов, не останавливаясь перед весьма непристойными картинами. Из приводимых выдержек следует, что Замятин дает в своей повести намеренно измышленные характеристики офицерского состава русской армии. По его описанию, русские офицеры только ругают и избивают солдат, сами развратничают и пьянствуют, в Собрании затевают драку в присутствии приглашенных для чествования иностранных офицеров. Капитан бросает в лицо генералу, начальнику отдельно части, обвинение в краже казенных денег и дает ему пощечину. А генерал письменно предлагает жене этого офицера расплатиться за поступок мужа своим телом, так что, по словам Замятина, все поведение русских офицеров является сплошным позором и обличает в них людей грубых, отупевших, лишенных человеческого облика и утративших сознание собственного достоинства, что, несомненно, представляется крайне оскорбительным для воинской чести. Вместе с тем, Замятин, имея в виду еще более унизить выведенных в повести офицеров, рисует самые интимные и для публичного разглашения непристойные стороны супружеской жизни и приводит порнографические выражения, чем оскорбляет чувство благопристойности». Был поставлен вопрос о судебном изъятии (запрете) рассказа из номера журнала. Интересы писателя в суде представлял присяжный поверенный М.М. Исаев. Согласно определения окружного суда от 22-го апреля 1914 под председательством В. Е. Рейнбота, «находя, что в рассказе «На куличках» заключаются признаки 1001 ст. уложения о наказаниях, и не признавая вместе с тем возможным выделить из этого рассказа отдельные тексты, являющиеся совершенно неблагопристойными в виду многочисленности таковых, а равно потому, что весь рассказ по содержанию и изложению своему представляется явно противным нравственности», требование Комитета удовлетворено. Судебное дело затянулось до начала Февральской революции. Замятин же в 1915 г. был выслан в Кемь и эта ссылка дала материал для рассказов «Африка» (1916 г.), «Север» (1918 г.) и «Ёла» (1928 г.).

В годы Первой мировой войны Замятин продолжал писать разноплановые по жанру и стилю рассказы из провинциальной жизни: так, щедринская атмосфера характерна для рассказа «Старшина» (1915 г.), герой которой «бестолковый человек» Иван Тюрин, волей случая становится старостой и, уверившись в своем могуществе, начинает теснить мужиков нелепыми приказами. Повесть «Алатырь» (1915 г.) близка к художественным установ­кам Ф. Сологуба: стихийные силы человеческой натуры являются в ней единственным движущим импульсом в безысходно однообразном суще­ствовании. Рассказ «Письменно» (1946 г.) — психологическая зарисовка женского характера: героиня желает гибели своему мужу-мучителю, но когда он оказывается на каторге, начинает его жалеть и понимает, что не может его бросить. В рассказах Замятина появляется герои-мечтатель, человек не от мира сего, которому трудно ужиться с провинциальными обывателями, но и невозможно далеко уйти от них («Африка»). В повести «Север» повседневным заботам человека о хлебе насущном противопо­ставлены мечты героя об искусственном солнце, которое рассеет поляр­ную ночь.

Как в жизнь, так и в творчество Замятина причудливо вплетена «ан­глийская тема». Он с гордостью носил прозвище «англичанин», которое дал ему Александр Блок после его возвращения из Англии. Во время Первой мировой войны судьба на полтора года связала Замя­тина с «союнизнической» Англией. В марте 1916 г. он был командирован как наблюдатель за строительством ледоколов для российского военного флота на английских судоверфях. Замятин вспоминал, как на английских верфях появлялись на свет но­вые ледоколы. «Во время войны — сразу целый выводок, целая стая ледо­колов: “Ленин” (прежнее, дореволюционное имя “Ленина”, было “Святой Александр Невский”), “Красин” (до революции “Святогор”), два близне­ца — “Минин” и “Пожарский” (не помню их новых имен), “Илья Муромец” и штук пять маленьких ледоколов. Все эти, ледоколы были построены в Англии, в Ньюкасле и на заводах около Ньюкасла…». Провинциальные города Англии с их однообразными домами и сонной атмосферой напоминали Замятину родное российское «уездное». Он начал делать заметки о местных нравах и обычаях, из которых явству­ет, что его неприятно удивлял этический и религиозный утилитаризм ан­гличан. В окружавшей человеческой среде его угнетала ограниченность интересов, прагматизм, нежелание выходить за границы своего опыта, познавать чужие ценности, учиться — в широком смысле — говорить на чужом языке.

Отношения Замятина с большевиками изначально складывались сложно. В феврале 1919 г. он был арестован по делу «левых эсеров» вместе с А.А Блоком, А.М. Ремизовым и Р.В. Ивановым-Разумником. 17 августа 1922 г. он снова подвергся аресту в Петрограде, оказавшись на этот раз в составе группы известных философов и литераторов, кото­рых правительство решило выслать из России. Имя Замятина значится в одном списке с С.Н. Булгаковым, Б.П. Вышеславцевым, И.А. Ильиным, Н.А. Бердяевым, Л.П. Карсавиным, Н.О. Лосским. Против Замятина расследовалось уголовное дело по обвинению в антисоветской деятельности по 57 статье Уголовного Кодекса РСФСР. В тюрьме Замятину было вручено постановление о бессрочной высылке из России (за подписью Р. Яго­ды), а также заграничная виза. Как сообщает Ю.П. Анненков в «Дневнике моих встреч», «постановлением о высылке за границу Замятии был чрез­вычайно обрадован: наконец-то — свободная жизнь!». Однако друзья За­мятина П.Е. Щеголев, П.Б. и Ю.П. Анненковы, в тот момент не знавшие о его настроении, стали хлопотать об отсрочке приговора и к несчастью для писателя добились успеха. Отсрочка была датирована 31 августа (за под­писью Ф.Э. Дзержинского), а 9 сентября Замятин был освобожден из-под стражи с подпиской о невыезде. Вскоре после выхода из тюрьмы, Замятин присутствовал на Николаевской набережной в Петрограде, на проводах высылаемых из Советского Союза литераторов и ученых — «цвета» дореволюционной интеллигенции. Провожающих было немного: многие, вероятно, опасались открыто прощаться с высылаемыми «врагами» советского режима. 

В конце сентября, проводив пароход с представителями петроградской интеллигенции, Замятин подал проше­ние о разрешении выехать за границу, но получил отказ. В феврале 1923 г. ему неожиданно вручили повестку и паспорта с ука­занием выехать из России в недельный срок. Писатель упустил время, чтобы уехать и уведомления с требованием отъезда больше не поступали. Уголовное дело в отношении Замятина было прекращено по постановлению ОГПУ от 8 августа 1924 г.

Знакомство с английской жизнью сыграло важную роль в замысле романа «Мы», вошедшего в золотой фонд всемирной литературы. Роман «Мы», как впоследствии вспоминал писатель, был задуман им в 1917-1918 гг., а значит сразу по возвращении из Англии в Россию. По заключению исследователей, работа над текстом романа была завершена не позднее середины 1921 г.

В романе перед читателем предстает картина «организованного рая», жесткого порядка, тиски которого Замятин почувствовал и в регламентированной жизни в Англии периода войны, и в первых декретах советской власти. Своим романом писатель стремился предупредить человечество, что ход истории — как в Европе, так и в России — ведет к жесткому контролю государства над личностью, к безраздельному господству «мы» над «я». Наиболее острым в романе «Мы» является вопрос отношения власти к мыслителям и поэтам, угроза свободе мысли и совести со стороны государства. Материал для размышлений о свободе, о революции, о социализме, организованном счастье, о подчинении человека государству, о власти техники писатель черпал во многих источниках, но предложенный им синтез литературно- философских влияний и личного опыта уникален.

Роман «Мы» — звено в длинной цепи памятников утопической лите­ратуры от Платона до Герберта Уэллса. И в то же время очевидна связь этого произведения с традициями русской литературно-философской критики утопизма. В романе слышится отзвук проблематики Ф.М. Достоевского, из — романа «Братья Карамазовы», «Записок из подполья», «Преступления и наказания», «Дневника писателя», «Бесов», «Подростка». 

Мотив столкновения «я» и «мы», конфликта творческой личности с социальным окружением и властью определяет содержание многих произведений Замятина. В романе «Мы» правители Единого Государства на практике осущест­вляют выдвинутые Великим Инквизитором идеи и устраивают «жизнь как детскую игру». Мерами жесткой организации работы и досуга они задерживают человека в состоянии искусственного детства: граждане избавлены от опыта познания добра и зла, от труда духовного роста; они превращены в «вечных младенцев». 

За­мятин описывает футуристическую картину научно-технического прогресса. Жизнь будущего насыщается конкретностью деталей но­вейшего социального и исторического опыта. Развитие цивилизации, прогресс науки и техники, обеспечивает основные потребности людей, но в то же время дает Единому Государству неограниченную власть над душой и телом граждан. При материальном благоденствии жизнь Единого Государства жестко и мелочно регламентирована, «ра­ционализирована» по системе Тейлора, применявшейся на автомобиль­ных заводах Форда, Поминутное расписание работы и всей жизни приобрело сакральный характер и носит название «Часовая Скрижаль».

На службе у власти в Едином Государстве находится ар­мия «хранителей», которые осуществляют функции наблюдения, сыска и тотального контроля. Граждане Единого Государства живут в прозрачных домах, чтобы агенты «Бюро хранителей» всегда могли видеть, чем они за­нятый какое у них выражение лица. Жилище человека в Едином Государстве похоже на «хрусталь­ный дворец», однако «прозрачность» приобретает еще и метафорический смысл: не только стены, но и души граждан прозрачны для стражей поряд­ка и для их ревностных помощников.

Особенность замятинской утопии, придающая привкус кошмара, заключается в том, что дух Великого Инквизитора вселился в созна­ние каждого человека: нет необходимости вести наблюдение за всеми: большинство не чувствует потребности в свободе, любит своего Благодетеля и свое рабство. Граждане бдительно следят за соседями и всегда готовы, донести в тайную полицию не только на друзей и знакомых, но и на самих себя. 

Человек в Едином Государстве лишен частной жизни и личного про­странства; жилье превращено в технически совершенную казарму или тюрьму, одежду заменила униформа, вместо имен употребляются буквен­но-цифровые коды, по замятинской орфографии, «нумера»: четные для женщин, нечетные для мужчин. Организация проникает в самые интим­ные сферы жизни, формирует убеждения и глубинные инстинкты челове­ка. В государстве истребляется индивидуальное чувство любви, отменена семья. Для «любви» отводится особый час по «разовым талонам», позво­ляющим опустить шторы. Детей разрешено иметь только гражданам, соот­ветствующим «материнской» и «отцовской» норме. Дети воспитываются отдельно от родителей на «воспитательном заводе», эмоциональная и духовная привязанность к отцу или матери исключается.

В Едином Государстве не просто отсутствует свобода как познанная необходимость, в нем почти искоренено то, что составляет основу веры: иррациональное, эмоциональное, интуитивное. В Едином Государстве нет не только свободы; там нет и свободы выбора и нет выбора как такового, разве что в области удовлетворения сексуальных потребностей (Слободнюк С.Л.). Исследователи замятинского творчества указывают на несомненное знакомство писателя с трудами некоторых его старших современников из числа правоведов и философов, прежде всего Бориса Николаевича Чичерина (1828-1904 гг.) («автора философии права») и Льва Иосифовича Петражицкого (1867-1931 гг.). Замятин, по-видимому, присоединяется к точке зрения, что «где вовсе нет свободы, там вообще не может быть никакого права». 

Замятинское понимание Единого Государства во многом несет на себе печать прямого влияния Томаса Гоббса (1588-1679 гг.), его «Левиафана». Это имя библейского чудовища, изображенного как сила природы, принижающая человека, использована английским философом как образ для описания могущественного государства, в котором его воля является обязательной для всех и им регулируются любые отношения между гражданами. Писатель задействует алгоритмы из «Левиафана» к категориям «право и закон»; последний по Замятину есть то, что действенно противостоит энтропии.

 Удивительно посмотреть, как в настоящее в жизни ведущих государств реализуется идея тотального государства, тотального контроля, со всеми ее «минусами» и «плюсами», о которой писал Замятин почти столетие назад. Вот размышления на этот счет известного отечественного криминолога, крупнейшего специалиста по данной проблематике, доктора юридических наук Владимира Семеновича Овчинского: «В Китае поставлена цель осуществить тотальный видеоконтроль над всей территорией страны: к 2020 году там планируется установить более 600 млн. видеокамер. Все полицейские там оснащаются специальными очками-дисплеями и гаджетами, которые выдают информацию о любом гражданине в считанные секунды… эта система видеоконтроля является ядром более широкой государственной системы – китайской государственной системы социального кредита. Суть ее состоит в том, что создается саморегулирующаяся тотальная система, которая с помощью манипулятивных запугивающих инструментов подводит каждого гражданина к «правильному», правомерному поведению. В основе системы стала скоринговая система Alibaba Group. Все платежи в Китае, даже на рынке, проводятся через национальную платежную систему Аliрау. В ней хранятся персональные данные разного сорта и информация обо всех сторонах жизни человека (какую машину покупает, какое образование получает, какие города посещает, страны, с кем общается). Каждому гражданину все время идут либо начисления, либо снижение баллов к его рейтингу. От этого рейтинга зависит его продвижение по службе, возможность выезда за границу, получение кредита, обучение в конкретном учебном заведении. Основным источником решений о начислении или снижении баллов являются результаты видеонаблюдения за поведением человека во всех общественных местах. Эта система подвергается широкой критике в западных странах как система тоталитарной цифровой диктатуры. Но надо понимать, что с момента ее полного введения в Китае уровень преступности в общественных местах, конечно, будет занижен до минимума. Кроме того, китайцы уже решили проблему обеспечения правопорядка и безопасности в двух самых неспокойных регионах — на Тибете и в Синьцзян — Уйгурском автономном районе, которые еще сравнительно недавно сотрясались беспорядками». И далее. «Если убрать систему рейтингов и оставить только в чистом виде систему видеонаблюдения, то западные страны от Китая не отстают в плане тотального контроля за поведением граждан в общественных местах. В Лондоне и населенных пунктах вокруг него уже установлено свыше 500 тыс. видеокамер. Это в два с половиной раза больше, чем только планируется оборудовать в одной Москве» (из выступления В.С. Овчинского на XXXII Международной Балтийской криминологической конференции «Социальный контроль над преступностью: что делать?», Санкт-Петербург, 21 июня 2019 года). 

Вернемся к замятинскому роману. Досуг человека сведен к минимуму: у граждан есть два личных часа — один после обеда и один перед сном. В эти часы им разрешаются на выбор либо дозированные сексуальные удовольствия, либо прогулки по городу шеренгами «по четыре» под государственные гимны. Но есть и третий вари­ант, к которому прибегает главный герой и его ученый сосед, — творческая работа за письменным столом. Однако плоды творчества тоже подлежат строгому контролю: литературные, научные или дневниковые записи мо­гут быть в любой момент просмотрены хранителем. 

Ключевая проблема романа, как это можно понять из анализа текста — отношениятворческой личности и вла­сти. Замятин критикует готовность интеллигенции поддерживать «вели­чественное, монументальное, всеобъемлющее единогласие». Главный герой D-503; он же рассказчик, выражает готовность служить своим творчеством Единому Государству. Он формулирует свои математически выверенные эстетические принципы: смысл красоты — в идеальной несвободе.

 В литературоведении роман «Мы» называют «технократической» антиутопией. Од­нако научная и техническая интеллигенция, изобретатели и инженеры, даже самые выдающиеся, как это видно на примере главного героя, не допущены к управлению Единым Государством. Плодами научно-технического прогресса — в целях сохранения власти пользуется бюрократический аппарат, а не ученые, изобретатели или инженеры. «Организует» этот мир, «программирует» человека и использует его в своих целях класс бюрокра­тов и подчиненная этому классу система сыска и доноса.

Единое Государство сформирует внушаемых и послушных людей с по­мощью средств массовой информации («Единая Государственная газета») и массового образования: все население принудительно посещает курсы лекций и выполняет свою норму физического труда. Этические понятия в этом обществе перевернуты: наиболее ценными качествами человека признаются рабо­лепство, лицемерие, способность на предательство и донос. Конформизм граждан имеет агрессивный, воинствующий характер: они всегда готовы бороться с отклонениями от общепринятых правил.

Замысел романа Замятина, по мнению специалистов его творчества, перекликается с наблюдением Ф. Ницше, кото­рый не раз писал, что современное государство стремится превратить че­ловека «в лучшее домашнее животное». Философ пред­сказывал на почве нивелирования человека возможность мятежа, взрыва эгоизма, но полагал, что за этим мятежом последует окончательная победа массовой психологии: «Ничто не устоит до послезавтрашнего дня, кроме одного вида людей, неизлечимо посредственных. Одни посредственные только и имеют шансы на продолжение, и расположение, — они — люди будущего», они создадут «мораль-посредственности». Проблема «посредственного человека», исходящего от него зла очень важна для современной культуры, социума в целом. Речь идет о посредственности в понимании, предлагаемом Борисом Леонидовичем Пастернаком и Ольгой Александровной Седаковой (это отнюдь не «обыкновенный человек, «рядовой человек»): это человек-конформист, бесконечно манипулируемый, выступающий за «герметизацию мира», замкнутость от всего «иного», отказ от гуманитарного творчества. Опасные последствия торжества посредственности — утрата способности сопротивляться злу («потому что нет худа без добра», способность принести жертву^[4]. 

В романе «Мы», возможно, были предсказаны важнейшие черты эволюции советского строя: утверждение единой идеологии в качестве «последней» истины, тотальная коллективизация, массовый террор, методы фармацевтического излечения бунтарей, возможность государственного контроля не только над поведением, но и над мыслями человека. Зримо представлены в романе приметы вызревающего «культа личности»: Благодетель собственноручно выполняет операции по «аннигиляции» (уничтожению, превращению в парообразное состояние) преступников мысли. 

В образе лесных людей и Зеленой Стены отразилось беспокойство писателя о том, что своей деятельностью человек разрушает естественное равновесие природных полярных сил, которым держится мир. 

Одним из важнейших жанровых признаков романа «Мы» является его исповедальность и условная, символическая автобиографичность. D-503 — шаржированный, пародийный автопортрет Замятина, он одно­временно похож на автора и является его антиподом. У героя есть постоянная подруга — законопослушная О-90, которую он делит со своим другой — государственным поэтом R-13. 

Бунтарские настроения как эпидемия распространяются в Едином Государстве: выясняется, что государственный поэт R-13 тоже связан с мятежниками: видимо, он не смог вынести угрызений совести, вызванных его участием в экзекуциях над собратьями «по перу». По-своему, по-женски, бунтует и О-90: оказывается, она не просто пользуется своим «правом» на D-503, как на всякий другой «нумер», но любит его, и под действием любви у нее пробуждается ревность, собственническое чувство и преступное в заданных обстоятельствах желание стать матерью его ребенка. Из этого открытия следует, что история тоже имеет, конец и что Единое Государство не вечно. Правда, массовый бунт граждан выплёскивается в бесстыдной, неприкрытой шторами оргии.

Заговор, конечно, был обречен, в среду мятежников проникли представители Единого Государства, выследили руководителей мятежа, бунтари были подвергнуты пыткам подвакуумным «колоколом», а затем Машина Благодетеля произвела их «аннигиляцию». Однако над городом-государством появляются птицы, шум крыльев которых говорит о разрушении Зеленой Степы. Их появление вселяет надежду на то, что природная стихия сметет с лица земли вавилонскую башню бесчеловечной цивилизации, что цельность человеческой природы будет восстановлена и человечность востор­жествует.

По мнению литературоведов, роман Замятина оказал несомненное влияние на поздние, ставшие всемирно известными, произведения-антиутопии англичан Дж. Оруэлла (1903-1950 гг.) «Animal Farm» (1945 г.) и «1984» (1948 г.), «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли (1894-1963 гг.), а также некоторые произведения, созданные Владимиром Набоковым в 1930-1940-х гг.: «Приглашение на казнь» (1935 г.), «Истребление тиранов» (1936 г.), «Облако, озеро, баш­ня» (1937 г.), «Изобретение Вальса» (1937 г.), а также его первого романа амери­канского периода «Bend Sinister» («Под знаком незаконнорожденных», 1947 г.). До самой своей смерти Оруэлл делал безуспешные попытки добиться публикации нового перевода романа Замятина «Мы» в Великобритании. 

 В первые годы после революции и в начале 1920-х гг. Замятин рабо­тал над серией эссе, посвященных современным проблемам литературы и культуры. Эссеистика этих лет является своего рода публицистиче­ским ответвлением романа «Мы» и одновременно философско-публи­цистическим комментарием к нему. Эти произведения, блестящие по аргументации и стилю, занимают в русской литературе не менее значи­тельное место, чем художественная проза Замятина. Наряду с критикой современной литературы и идеологии писатель оттачивает свое видение революции как прорыва к свободе и творчеству. Разработке этих тем посвящены философско-публицистические эссе «Скифы ли?» (1918 г.), «Завтра» (1919 г.), «Я боюсь» (1921 г.), «Рай» (1921 г.), «Грядущая Россия» (1921 г.), «О синтетизме» (1922 г.), «О литературе, революции, энтропии и о прочем» (1923 г.).

В статье «Скифы ли?» Замятин полемизирует с идеями писателя, критика и социолога Р.В. Иванова-Разумника (1878-1946 гг.) и группы «Скифы», выдвигает свой личный идеал «скифа» как революционера духа, воплощения вечного движения и поиска, творческой свободы, одиночества и независимости, разрыва с настоящим ради будущего. 

Название, время написания и лексика эссе «Рай» (1921 г.) указывают на его прямое родство с романом «Мы». Центральной в эссе, как и в романе «Мы», является тема принудительного идейного единогласия, «монофонии», то есть конформизма творческой интеллигенции. 

Страстный поклонник творчества Уэллса, Замятин явился его лучшим в России переводчиком, биографом и комментатором. В творчестве Уэллса русский писатель различает два вида утопии — позитивную и нега­тивную, отмечает, что в большинстве его романов присутствуют элементы того и другого типа: позитивные элементы картины будущего и гротескная пародия на современную цивилизацию. Уэллс показал, что лучшие тех­нические изобретения человека обращаются против него самого, создают угрозу для его жизни. Особая угроза возникает тогда, когда изобретения ставятся на службу политике. Замятин вы­писывает характерное высказывание из автобиографии Уэллса: «Я всегда был социалистом, но социалистом не по Марксу… Для меня социализм не есть стратегия или борьба классов: я вижу в нем план переустройства чело­веческой жизни с целью замены беспорядка — порядком». Восхищаясь техническими предсказаниями Уэллса, Замятин, однако, ясно видит слабые стороны его социально-утопических построений. Про­дуктивность «счастливых утопий» для Замятина сомнительна, поскольку человек в них неизбежно подвергается механическому, упрощению и при­нудительному «исправлению»; внешние, «магические» или фармацевтические средства борьбы с пороками освобождают человека от нравственной ответственности и от необходимости преодоления зла в себе самом. 

В творчестве Замятин оставался верен своему критическому отноше­нию к происходящему. В рассказах «Мамай» (1921 г.) и «Пещера» (1922 г.) он с саркастической усмешкой и в то же время с горькой жалостью к малень­кому человеку показывает, как в условиях голодного и холодного совет­ского быта на смену цивилизации приходит «пещерный век». Столкновение русского и английского национального характера со­ставляет коллизию пьесы «Блоха», созданной по мотивам народного сказа и повести Николая Семеновича Лескова «Левша». Во второй половине 1920-х гг. Замятин пишет новеллы из советского быта: «Икс» (1926 г.), «Ёла» (1928 г.), «Наводнение» (1929 г.) и другие. 

В судьбе Замятина, как и в судьбе героев романа «Мы», реализовались худшие опасения писателя, связанные с установлением «монофониче­ской» идеологии в Советской России. Несмотря на многократные объяв­ления о скорой публикации романа, в России при жизни автора он так и не вышел, а связанный с ним скандал круто изменил жизнь писателя. Однако зимой 1921-1922 г. в течение двух вечеров автор читал свой роман при полном зале в Петербургском Институте Истории искусств. Устная публикация принесла роману известность. Три года спустя роман был опубликован за границей.

Скандал разразился в 1929 г., критики «Литературной газеты» и «Комсомольской правды» требова­ли от писателя публичного признания своих ошибок и отказа от своего произведения. 24 сентября 1929 г. Замятин написал ответ редактору «Ли­тературной газеты», в котором приводил веские доводы в свою защиту, а в конце письма, заявлял о своем выходе из Всероссийского Союза писате­лей. В те же дни Замятин написал заявление председателю Совета народных комиссаров Л.И. Рыкову с просьбой разрешить ему вместе с женой выехать за границу, в выезде ему было отказано.

Несмотря на сгущавшиеся над ним тучи, писатель продолжал упорно работать: для театра он написал пьесу «Рождение Ивана» (1931 г.) и фарс «Африканский гость» (1931 г.), с которым тематически перекликается рассказ «Мученики науки» (1931 г.). В сюжетах воплощены размышления Замятина на шпенглеровскую тему о смене цивилизаций, высказаны мысли, полемически заостренные про­тив теорий «скифов» и евразийцев.

После 1929 г. советские издательства и журналы были для Замятина закрыты, в театре оказались под запретом постановки его пьес, его книги изымались из библиотек. Замятин отправил отчаянно смелое письмо Сталину, в котором потребовал, чтобы ему либо дали возможность печатать свои произведения, либо разрешили уехать заграницу. По редко­му стечению обстоятельств, в ноябре 1931 г. Замятину удалось получить разрешение вместе с женой легально выехать в Европу с советскими па­спортами.

Первой остановкой писателя после России была Рига, где его тепло прини­мали в Театре русской драмы. Пьесы «Блоха» и «Общество почетных зво­нарей» шли там уже два сезона. Замятины временно обосновались в Берлине. Благодаря помощи французских писателей они вскоре получили французскую визу и переехали в Париж. В своих интервью для зарубежной прессы Замятин подчеркивал, что он гражданин России и находится в Европе в годичном отпуске, после которого собирается вернуться к преподаванию в ленинградском Кораблестроительном институте. Писатель искренне верил в свое скорое возвращение в Россию. Находясь в Европе, он никогда не выступал с критикой советского строя, и лишь в одном из интервью отрицательно оценивал культурную деятельность Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). Он сохранял советский паспорт, платил коммунальные расходы за свою ленинградскую квартиру. Находясь в эмиграции, Замятин продолжал работать над художествен­ными замыслами: написал рассказы «Часы», «Встреча», «Лев», «Виде­ние», продолжал работу над романом «Бич Божий». Законченная часть этого произведения была опубликована посмертно в Париже в 1938 г. 

В июне 1934 г. Замятии был заочно избран делегатом на Первый съезд советских писателей, а в следующем году принял участие в международном Конгрессе писа­телей в защиту культуры в Париже как представитель Советской России. Эмигрантскими кругами он не был принят и сам не стремился к сближению с ними. В глазах литераторов-изгнанников, он был не более чем опальным представителем советской культурной элиты. 

Замятин восхищался реализмом Чехова, ему, как и Чехову, был присущ гуманистический атеизм и вера в человека, в автономную этику, порядочность, кодекс чести интеллигента. Писателю представлялось, что христианство, практически победившее, объединившееся с силой и мощью государства, превращается в теократический «католицизм» с его инквизицией. Писатель чувствует в Евангелии близкий ему мятежный дух — «еретичества» по отношению к догматическому законничеству, скитальчества и оторванности от быта. 

К мировоззрению Замятина, по-видимому, подходит характеристика «благочестивый демонизм», термин, которым Бердяев наделил воззрения англичанина Байрона и немца Ницше. Как и они, Замятин не принимал историческую церковность; обличает фарисейство и лицемерие служителей культа, скрывающих под внешним пиетизмом жажду власти и богатства. Однако же борьба с церковностью одновременно сочетается у русского писателя с защитой духовных ценностей, которые принесло учение Христа. В наибольшей мере это сказывается в его понимании личности и свободы, в его философии любви, раскрывающейся в метатексте всего его творчества.

В осмыслении истории Замятину был необходим поистине планетарный масштаб. Он мечтал о единстве человечества, — однако не под прессом машины Единого Государства, а в свободном братстве людей одной крови и единого духа. С эсхатологическим ожиданием космического преображения связана у него тревога за современного человека, за судьбу личности и свободы: «Мы переживаем эпоху подавления личности во имя масс», «умирает человек», «в человеке побеждает зверь», «стремительно падает ценность человеческой жизни», «человек забыт — ради субботы; мы хотим напомнить другое: суббота для человека». Он верит в то, что «завтра — принесет освобождение личности — во имя человека».

ЛИТЕРАТУРА

1. О.А. Казнина. Евгений Замятин // Русская литература 1920-1930-х годов. Портреты прозаиков: В 3 т. Т. 1. Кн. 2. М.: ИМЛИ РАН, 2016. С. 68-130. Автор при написании настоящего очерка использовал литературоведческий материал О.А. Казниной. 
2. Слободнюк С.Л. Муза мстительных надежд: принцип талиона и теократическая утопия в правосознании Серебряного века: монография. – СПб.: Наука, 2010, С. 89-111.
3. Уездное. Мы: Романы / Е.И. Замятин. Котлован. Ювенильное море: Романы / А.П. Платонов. – М.: ООО «Издательство АСТ»: ООО «Агенство «КРПА «Олимп», 2002. – 605 с.
4. Седакова О.А. Посредственность как социальная опасность \\ Посредственность как социальная опасность. Современная русская философия. Сборник. – М., 2011, с.9-43. 
5. Замятин Е.И. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Терра, 2014.

Харабет К.В., председатель Фонда содействия научным исследованиям в области правового обеспечения безопасности человека имени профессора А.А. Тер-Акопова (г. Москва)