ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ И ЗИНАИДА ГИППИУС: ПОЛИТИКО-ПРАВОВЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ

(«штрихи» к портрету)

Иною мерой жизнь я мерю,
Иной, бесцельной красотой.

Дмитрий Мережковский

Мне кажется, что истину я знаю –
И только для нее не знаю слов.

Зинаида Гиппиус

Творческий и супружеский союз Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, пожалуй, наиболее известный творческий тандем в истории русской культуры Серебряного века.Общий тон критических выступлений по отношению к супругам Дмитрию Сергеевичу Мережковскому (1865, август, Санкт-Петербург -1941, декабрь, Париж), и Зинаиде Николаевне Гиппиус (1869, ноябрь, Белев – 1945, сентябрь, 1945 г.) в эмигрантской и советской критике почти всегда был достаточно негативным и только в последние десятилетия стал возможен более-менее объективный анализ творчества и биографий этих незаурядных деятелей русской и европейской культуры. Между тем, Мережковский и Гиппиус являются выдающимися представителями русской культуры Серебряного века, в некотором смысле — символами Русского зарубежья. Собираемое ими многие годы, начиная с 1927 года, в парижской квартире неформальное объединение интеллектуалов «Зеленая лампа» занимало одно из главных мест общения многих известнейших деятелей русской эмиграции — философов, литераторов, политиков, правоведов. Попытаемся рассмотреть некоторые вопросы литературных биографий наших героев в контексте их политико-правовых воззрений. Помимо мемуаров З.Н. Гиппиус, ценные сведения о жизни и творчестве супругов Мережковских содержатся в воспоминаниях Н.Н. Берберовой «Курсив мой», И.В.Одоев-цевой «На берегах Сены», Ю. Терапиано «Встречи», «Современные записки: Воспоминания редактора» и «Годы эмиграции» М.Вишняка, воспоминаниях и исследованиях Г. Адамовича, Б. Зайцева, В. Злобина (литературного секретаря и помощника Мережковского), Т. Пахмус, В. Ходасевича ^[1]. 

 I. Ушедшая эпоха никогда не забывала о своем «отце-основателе», но честь ему не­изменно воздавала «с холодностью и оговорками». Безусловная слава Мережковского-писателя и мыслителя, яркого критика и публициста всегда оставалась двусмысленной и «недовоплощенной». Известности у массовой читательской аудитории Д.С.Мережковский добился еще в 1880-е гг. К Первой мировой войне он — автор 17-ти и 24-томного (!) собраний сочинений, кото­рые имелись на книжных полках едва ли не каждой библиотеки Рос­сии. 

В 1900-е гг. кандидатуру Мережковского выдвигали в члены Академии наук — но, в отличие от Чехова и Бунина, не избрали. На протяжении 1910-1930-х гг. Мережковского неоднократно номинировали на Нобелевскую премию по литературе — но премию в 1933 г. получил опять же Бунин (история о «дележе» премии Буниным-Мережковским получила в эмигрантских кругах широкую и скандальную известность). Современники отдавали должное и широте творческого дара Дмитрия Сергеевича, и его культурному стремлению. В начале ХХ века в Европе его имя произносилось среди первых литераторов эпохи — «на равных» с именем Антона Чехова. Исторические романы Мережковского в 1900-1930-е гг. можно было найти в разных переводах во всех книжных магазинах Старого и Нового света, литературный обозреватель английской газеты «Daily Telegraph» в 1904 г. назвал Мережковского «достойным наследником Толстого и Достоевско­го.

Родился Дмитрий Сергеевич Мережковский 2(14) августа 1865 г. в Петербурге в се­мье крупного чиновника Сергея Ивановича Мережковского — столона­чальника при императорском дворе, действительного тайного советника. Будущий писатель был младшим сыном в семье, имевшей девять детей. С ранних лет ему довелось ощутить отчужденность от отца и сверстни­ков, сродниться с чувством одиночества, которое находило сокровенную отраду в поэзии уединения среди болотистых рощ и прудов наводненного тенями прошлого елагинского парка. Духовное становление Мережков­ского проходило под знаком горячей любви к матери, чей образ воссоздан в автобиографической поэме «Старинные октавы» (1906 г.). Психология сы­новнего противостояния отцу десятилетия спустя подвергнется сложной интеллектуальной и духовной разработке и войдет сюжетной основой в большинство исторических сочинений Мережковского.

 Начальная учеба Дмитрия прошла в Третьей классической гимназии, одной из лучших в столице, в сером невзрачном здании казарменного типа. Другой знаменитый ее воспитанник, известный юрист-кадет и профессор В.Д.Набоков в своих воспоминаниях утверждал, что печать тюрьмы навсегда отложилась и на гимназии. Мережковскому же она вспоминалась как кошмарный сон. Уже в те годы в Мережковском исподволь рождался протестующий человек, жаждущий внутренней свободы. Его старший брат Константин (1855-1921 гг., впоследствии — знаменитый микробиолог), будучи сначала правоведом, заразился «нигилизма модным бредом» и поступил на факультет естественных наук. Громким скандалом в семье между отцом и братьями закончилось обсуждение новости – оправдание судом присяжных Веры Засулич, стрелявшей в градоначальника Трепова, в 1878 году. В 1883 г. Мережковский поступает на историко-филологический фа­культет Петербургского университета, по окончании которого четыре года спустя он окончательно решает посвятить себя исключительно литератур­ному труду. В январе 1889 г. Мережковский вступает в брак с З.Н. Гиппиус, ставшей на всю жизнь его ближайшим дру­гом, идейным спутником и соучастницей духовных и творческих исканий. Как свидетельствует супруга писателя, за более чем полвека брака они не расставались «ни на один день». 

Свою публичную литературную деятельность Мережковский начал в 1881 г. как поэт. В начале 1880-х гг. он сближается с Семеном Яковлевичем Надсоном (1862-1887 гг.), поэтом, подпоручиком Каспийского полка, имя которого стало нарицательным для обозначения целого десятилетия в истории русской поэзии эпохи «безвременья». Будущий основоположник русского модернизма отдает дань свойственным надсоновской поэзии нотам «скорбной» гражданственности, сомнений, разочарований в высокий устремлениях, минорной интимности, переходам от декларативной идейности к исповедальным интонациям, от поэтических абстракций к пышной декларативности сравнений. Испытав в университете влияние «духовных вождей» русского студенчества 1880-х, философов-позитивистов Конта, Милля, Спенсера, Мережковский «вторит» в своей поэзии ходовой народнической идеологии. Тому способствует знакомство с А.Н. Плещеевым и ведущими литераторами-народниками Н.К. Михайловским и Г.И. Успенским, благодаря которым ему открывается путь на страницы «толстых» журналов.

Однако уже с этого момента начинается «раздвоение», характерное для личности и творчества писателя. Оно будет порождать «метафизические противопоставления»; метания из одной крайности в другую, желание примирить антихристианский нигилизм Ф.Ницше с наследуемыми Вл. Соловьева чаяниями Вселенской Церкви, тяжеловесный художественный язык «восьмидесятничества» и мистические откровения «конца века».

Впечатляющее многообразие прозаических сочинений Мережковского цементируется цельной религиозно-философской концепцией, которая постепенно складывается во второй половине 1890-х, гг., окончательно оформляется в начале 1900-х и просуществует без существенных измене­ний до последних дней жизни писателя. Этот тип миросозерцания, назван­ный «новым религиозным сознанием». Вся духовная история человечества мыслится Мережковским как противостояние, антитеза двух начал, двух «бездн» — «бездны плоти» и «бездны духа». «Бездна плоти» воплощена в язычестве, в античном куль­те героической личности — в «человекобожестве», пренебрегающем «ду­хом». «Бездна духа» — в историческом христианстве, в аскетизме, пренебрегающем «плотью». Оба начала несовершенны. Необходима подлинная «духовная революция» — слияние, синтез двух «бездн», двух «правд». Это слияние возможно, по Мережковскому, лишь в будущей «новой Церкви». 

Как человек эпохи символизма Мережковский всегда оставался «жизнестроителем», носителем идеи «жизнетворчества», не желал признавать никакой грани между «идеями» и «реальностью», всегда стремился воплотить в жизнь литературные и философские сюжеты, а в беллетристике «навязать» своим историческим персонажам — императору Юлиану Отступнику и Леонардо да Винчи, Петру I и его сыну царевичу Алексею, Александру I и декабристам, Августину и Лютеру, Наполеону и Данте — те мысли и поступки, которые соответствовали бы не «исторической правде», а той символической роли, которая полагается им по законам его собственного религиозного мифа.

Мережковский по меньшей мере один из наиболее плодовитых пред­ставителей «биографической тенденции» в русской литературе XX века. Творчество Мережковского-биографа выросло на той же почве изгнан­ничества и «распавшейся связи времен», что и жизнеописательные опы­ты, к примеру, Б.Зайцева и В.Ходасевича, и все же как по исключитель­но европейскому материалу биографических изысканий, так и по общим идейно-художественным установкам, оно представляет собой совершенно особый, историко-литературный феномен. С целью проповеди своих идей Мережковский и Гиппиус вошли в 1901 г. в число инициаторов Петербургских религиозно-философских собраний. Собрания знаменовали собой первый в русской истории послепетровский эпохи опыт неформальной встречи светской «богоискательской» интеллигенции и представителей официальной Русской Православной Церкви. 

В литературу Мережковский вошел прежде всего как создатель новаторского типа исторического романа, особой вариации мировоззренческого в его историософской ипостаси. Первым и наиболее удачным опытом подобного рода стала романная трилогия «Христос и Антихрист» («Смерть богов. (Юлиан Отступник)» (завершен в 1892 году, опубликован в 1895 году, в первоначальной журнальной версии под названием «Отверженный») — история жизни апологета язычества визан­тийского императора IV в. Юлиана; «Воскресшие боги. (Леонардо да Вин­чи)» (1901 г.) — о великом итальянском художнике и ученом эпохи Возрож­дения; «Антихрист. Петр и Алексей» (1904-1905 гг.) — о Петре I и его сыне). Практически так же будут выстроены и последующие циклы историче­ской прозы Мережковского: трилогия о русской истории (пьеса «Павел I» (1908 г.), романы «Александр Первый» (1911-1913 гг.) и «14 декабря» (1918 г.)) н созданная уже в эмиграции дилогия о «прообразах» христианства в древ­нем Египте, прозревающем из толщи веков будущую истину «Третьего Завета» (два романа: «Рождение богов. Тутанкамон на Крите» (1924 г.) и «Мессия» (1926-1927 гг.)).

Позиция Мережковского по поводу событий революционных 1905-1906 гг. отразилась в статье «Грядущий хам» (1905 г.), в которой он предостерег общество от не­дооценки мощных сил, препятствующих религиозному и социальному ос­вобождений. По Мережковскому, интеллигенции, воплощающей «живой дух России», противостоят силы «духовного рабства и хамства, питаемые стихией мещанства, безличности, серединности и пошлости». Здесь писатель предвосхищает большевистскую личину «грядущего хамства, идуще­го снизу — хулиганства, босячества, черной сотни».

Горячо приветствовав Февральскую революцию 1917 г. и приход к вла­сти Временного правительства, Октябрьскую революцию Мережковский категорически не принял. Для писателя это событие знаменовало разгул «хамства», воцарение «народа-Зверя», смертельно опасного для всей мировой цивилизации, торжество надмирного зла. Большевизму он противопоставляет Заветы «революционной демократии», восходящей к декабри­стам, и хранимые подлинной русской интеллигенцией.

В январе 1920 г., выехав в прифронтовую зону под предлогом чтения лекций красноармейцам по истории и мифологии древнего Египта, Ме­режковские обманным путем тайно перешли приграничную линию фронта и навсегда покинули Россию. Оказавшись в Польше, они развернули активную дея­тельность по организации антибольшевистской пропаганды и «крестового шкода» против Советской России. Потерпев «фиаско» и не сумев убедить главу польского правительства Ю. Пилсудского отказаться от перемирия е большевиками, Мережковские окончательно переезжают в Париж, где начинается новый этап их биографии. Они становятся во Франции духовным центром той части интеллектуальной эмиграции, которая заняла непримиримую позицию по отношению к Советской России. 

 Мысль позднего Мережковского тяготеет к антагониз­му ноумена и феномена: библейское воплощение в Священной, но и впол­не земной истории однополой «любви» — Содом — видится ему символом искажения Божественной истины в дьявольском зеркале. «Европа — это Содом», — заявляет писатель, — так как в ней господствует принцип од­нополости. На востоке Европы, в СССР, коммунизм с его стадной псев­дособорностью «пришедших хамов» насаждает сугубо женское начало, в своей единичности безличное и бесполое. На Западе та же безличность и бесполость воплощена в самодовлеющем мужском начале — милитаризме. Апокалиптическим результатом столкновения этих полюсов может стать Вторая всемирная война, окончательная гибель человечества. 

 Для историософского сознания Мережковского особо значимой, оказа­лась классическая хилиастская мысль христианского мистика итальянца Иоахима Флорского (1132-1202 гг.) о том, что эпоха Сына, христианская эра Нового. 

 С Иоахимом роднило Мережковского враждебное отношение к «зем­ным царствам», претендующим на воплощение в жизнь цезаро-папистских устремлений. Как последователи Иоахима, spirituales minores, видели в фигуре Фридриха II с его мессианскими претензиями на роль провиден­циального устроителя земного рая эсхатологическое воплощение антихри­ста, так и Мережковский испытывал отторжение от самой идеи всемирной христианской государственности, созидаемой по законам падшего чело­веческого разума, высшим проявлением, которого и явился коммунисти­ческий мессианизм. В этом отношении чрезвычайно показательно письмо Мережковского Муссолини, написанное в мае 1936 г. в связи с приглаше­нием писателя приехать в Италию для работы над книгой о Данте. В этом весьма дипломатично составленном послании, признавая историческую обусловленность и оправданность конкордата фашистского режима с Ватиканом, Мережковский разворачивает диалектику собственных воз­зрений на соотношение власти кесаря и первосвященника. Прискорбно, но факт – в своем общении с Муссолини Мережковский призывал его к военному походу против Советского Союза. 

«Дуче» Муссолини периода 20-х начала 30-х годов был весьма «привлекательной личностью» для немалой части европейских интеллектуалов, включая правоведов, не в последнюю благодаря новаторским и решительным шагам, предпринятым по наведению порядка в стране, борьбе с мафией (так, представителей организованной преступности с семьями выселяли с материковой части страны и добровольно-принудительно понуждали к занятию сельским хозяйством). Во-многом такая уголовная политика шла в «фарватере» многих криминологических идей знаменитых итальянских ученых того времени, барона Рафаэля Гарофало (1851-1934 гг.) и профессора Энрико Ферри (1856-1929 гг.), обогативших науку о борьбе с преступностью многими передовыми для своего времени идеями. Последний был, как известно, одним из разработчиков Уголовного кодекса фашистской Италии 1930 г. ^[2]. 

 В отечественной литературе существовала давняя традиция своеобразной культурной коммуникации между власть предержащим и художником: писатель обращается к главе государства со словами лести и превозношения, дабы попытаться мягко навязать ему не только какие-то политические советы, но и в определенной степени свой интеллектуальный патронаж. Так или иначе, дань этому сюжету отдали «попарно» и Карамзин с Александром I, и Пушкин с Николаем I и, возможно, Пастернак со Сталиным. Отношения и «заигрывания» Мережковского с итальянским «дуче» Бенито Муссолини скорее можно считать попыткой примерить к себе ту же роль. Эмигрант Мережковский моделирует ту же ситуацию, примеряя к Муссолини роль «светского мессии», объединителя вселенной и призывая его к походу на русский большевизм как основную угрозу на пути всемирного объединения. Мережковские несколько раз приезжали в Италию, Дмитрий Сергеевич встречался с Муссолини, пытался расположить к себе, впрочем биографы указывают на прагматический интерес — преимущественно экономический характер причины такого повышенного внимания к итальянскому диктатору со стороны немолодого русского писателя. 

 По мнению исследователей творчества философа, основное отличие мысли Мережковского, равно как Н. Бердяева и В. Розанова, от классического гностицизма заключает­ся в неприятии раздвоенности мира, субстанциональности добра и зла. Отсюда проистекает стремление писателя «обуздать» исторический процесс вплоть до революционных методов. Концепция «Антихриста» (по Мережковскому) является и в настоящее время весьма популярной у многих современных интеллектуалов, включая ученых-правоведов, дающих объяснение «трансцендентной первопричины» большевизма и его последствий для страны.

 Большой знаток древнегреческой и римской истории и философии, Мережковский, разбирая ее «стоический» этап, подверг интересному анализу и состояние древнеримского права, отметив, в частности, что «с царствования императоров Антонина (годы жизни 86-161 гг.) и Марка Аврелия (годы жизни 121-180) кроткие законы окончательно сломили суровый дух древнего римского законодательства и превратили его в кодекс, который впоследствии мог быть принят как основание для законов всех цивилизованных государств» ^[3]. В дальнейшем, как показывает автор на исторических примерах, добрая и мудрая философия будет побеждена варварством и жестокостью.

 Д.С. Мережковский осуществил интереснейший психолого-криминологический анализ «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского, через — преступный психологический опыт и раскрытие рокового закона жизни – смешения добра и зла ^[4]. 

 II. Зинаида Николаевна Гиппиус принадлежит к старинному роду обрусевших немцев. Отец, Николай Романович, после окончания юридического факультета Московского университета, служил по судебному ведомству в Туле, где встретился с будущей женой, Анастасией Степановной, дочерью екатеринбургского полицмейстера. В дальнейшем он и семья «служили и жили» в Саратове, Харькове, столице. В Санкт-Петербурге Гиппиус получил должность товарища обер-прокурора Сената; по состоянию здоровья пришлось перевестись на должность председателя суда в провинциальный Нежин, где отец Гиппиус в марте 1881 года скончался в 34-летнем возрасте. Семья переехала в Москву, на Остоженку. Зинаиду отдали в частную классическую гимназию. Во время отдыха в Боржоме летом 1888 года Зинаида познакомилась с молодым поэтом Мережковским. Свадьба двух любящих и родственных по духу сердец состоялась в Тбилиси в январе 1889 года. Супруги вскоре переехали в Санкт-Петербург. Мережковский ввел супругу в блестящий мир столичной литературной богемы, доступный ему. Они становятся своими в салоне баронессы Варвары Ивановны Икскуль, в котором бывали многие знаменитости – художники, литераторы, адвокаты. Среди последних, вошедших в близкий круг общения Мережковских блистательные столичные юристы – князь Александр Иванович Урусов и Сергей Аркадьевич Андреевский, не чуждые литературе интеллектуалы. С последним супруги, и прежде всего, Зинаида Николаевна, будут дружны до самой смерти адвоката от голода в послереволюционном Петрограде в октябре 1918 года. «Своими» Мережковские будут и на «пятницах» популярного поэта и юриста по образованию Я.П. Полонского. В стенах квартиры Якова Петровича, помимо знакомства со многими знаменитостями, начнется многолетнее доброе общение супругов с Анатолием Федоровичем Кони. К тому времени голос немецкого философа-искусителя Фридриха Ницше уже достиг Петербурга, смущая русский богобоязненный дух. Мережковский жадно прислушивался к нему, его влекли Эдгар По, Шарь Бодлер, Поль Верлен ^[5].

 Ощущение «кончины мира», которое остро переживал Мережковский в начале века, явственно отразилось в трилогии «Христос и Антихрист». Писатель погрузился в «апокалипсическую проблематику». Концептуальными для Мережковского периода русской революции 1905 года стали статьи «Мещанство и русская интеллигенция» и «Грядущий Хам». В 1906 году супруги на несколько лет, вместе с другом и единомышленником Д.В. Философовым, представителем знаменитой юридической семьи, уехали за границу, обосновавшись в Париже. В 1912 году Мережковского и его издателя Пирожкова власти пытаются привлечь к судебной ответственности по ст.128 Уложения «Дерзостное неуважение к Верховной власти ..» за роман «Павел I». В «группу поддержки» литераторов входил Андреевский. Их оправдали за отсутствием состава преступления.

 В годы мировой войны Мережковские занимали ярко выраженную антимилитаристскую позицию. Революционной весной 1917 года квартира Мережковских превратилась в штаб-квартиру для знакомых и не очень людей, следующих в Государственную Думу (в Таврический дворец): офицеров, писателей, журналистов, адвокатов. Из известных юридических имен можно указать на А.Ф. Керенского, будущего лидера Временного правительства, Р.В. Иванова-Разумника… Осенью того же года последняя точка борьбы для Мережковских – попытка воплотить идею Учредительного Собрания. Теплилась надежда цивилизованного выхода из кошмара всеразрушения. В ночь с 5 на 6 января 1918 года все мечты и планы рухнули: матрос Железняк властно «прекратил» Учредительное Собрание. Интеллигенции же оставалось протестовать духовно. Супруги участвуют в благотворительных вечерах по линии Красного Креста для помощи заключенным. Вскоре эмиграция из Советской России встала для четы неизбежным и естественным решением.

 В течение всей жизни З.Н. Гиппиус писала и публиковала многочисленные статьи по вопросам философии, религии, нравственности, литературные рецензии и обзоры. Ее доклады на заседаниях общества «Зеленая лампа», будучи опубликованными, становились предметом оживленных дискуссий в среде русской эмиграции. Многие годы она вела дневники, в которых запечатлены не столько личные истории и переживания, сколько события и катаклизмы исторической судьбы России. Многие страницы этих дневников она, оказавшись в эмиграции, опубликовала, и они стали фактом литературной и общественной жизни современной ей эпохи ^[6].

Объективность в изображении действительности в понимании Гиппи­ус — это выявление и анализ явлений и героев, порожденных соответствующим временем и социальной средой. Так, о рубеже XIX-XX вв. она писала: «Меня занимало, собственно, не декадентство, а проблема индивидуализма и все к ней относящиеся вопросы». Позже ее будут занимать герои и антигерои революций 1905 и 1917 гг., судьбы российских эмигрантов, прежде всего эволюция идей и судьбы народников ее поколения; меняющиеся отношения человека и религии, человека и Бога, человека и церкви. И еще темы любви и смерти, права на любовь и права на смерть собственную смерть, или убийство, темы гордыни и смирения. И, как антитеза стремлению к единству, — «черные колодцы» одиночества и самоубийство.

Первый сборник рассказов Гиппиус «Новые люди» вышел в свет в 1896 г. Тогда же были напечатаны более крупны ее произведения — повести «Без талисмана» (ж. «Наблюдатель», 1896, № 5-9) и «Победители» (ж. «Живописное обозрение», 1898, № 1; отд. изд. — в том же году). Затем последо­вала книги рассказов «Зеркала» (1898 г.), «Третья книга рассказов» (1902 г.), «Алый меч» (1906 г.), «Черное по белому» (1908 г.), «Лунные муравьи» (1912 г.). В «Третью книгу рассказов» вошли также роман «Сумерки духа» и дра­ма «Святая кровь». В 1911-1913 гг. Гиппиус закончила и издала два рома­на о судьбах русской революции — «Чертова кукла» и «Роман-царевич.

«Общее дело» для конца ХIХ в. в понимании Гиппиус — народниче­ство. Гип­пиус рисует героев-народников людьми безукоризненной честности, но несостоятельными при воплощении в жизнь своих идей. Интеллигенты- народники нерешительны, народ нeпонимает и не принимает их, а моло­дое поколение ищет других путей, в том числе пути террора, и иронически зачеркивает чужой, не нужный ему опыт. 

В рассказах Гиппиус доэмигрантского периода большая часть героев — слабые, не способные на поступок. Другая линия героев се ранних рассказов — люди из народа: деревенские малограмотные слу­жанки, мастеровые с завода, деревенские, полицейские — сотские и становые. Они не читают книг, не могут ответить на вопрос, из какой они гу­бернии, не считают воровством, если берут что-то малое, из обилия вещей своих господ. Но — они тоже задумываются о смысле жизни, они «ближе ж природе» (так называется один из рассказов книги «Новые люди»). Они умеют любить и жертвуют своей любовью, если это нужно, чтобы спасти соперницу, умоляющую о помощи. И страдают от неразделенной любви, и пьют от безысходности, и нелепо умирают — «по пьянке». И твердо верят, что люди их круга — добрые, а зло в их жизни — от господ.

Гордость и благородство отличают «злосчастную» героиню первого напечатанного рассказа Гиппиус «Простая жизнь», в стиле некрасовских физиологических очерков» описывающего злоключения незаконнорожденного ребенка, отданного в «казенный дом», — так выросла сама Паша, так предстоит расти ее сыну. Герой другого рассказа, «Suor Maria», Андрей едет к Толстому, чтобы получить от него ответ на важнейший вопрос, заданный когда-то в «Ан не Карениной» Левиным: «Для того, чтоб жить, я должен знать, откуда я и зачем я здесь. А так как я этого не знаю, и никогда не узнаю, — следовательно, жить нельзя».

Проза Гиппиус периода Первой Мировой войны и после отъезда из России продолжает галерею ее гражданских героев, но теперь эти герои оставлены в новые исторические условия. Мировая война потрясает их, часто не дает вернуться к мирной послевоенной жизни, но — не дает их по­искам истины и нового содержания. По-прежнему они не видят смысла в малых делах, в счастье тихой семейной жизни, склонны к протесту. Тако­ва героиня рассказа «О прошлых» (1916 г.), которая в пошатнувшемся мире хочет жить только в настоящем, не помнить прошлого и не думать о бу­дущем, но – хватать то, что есть сегодня, и тратить, в том числе и себя. В реальности – это путь в содержанки.

Темы рассказов Гиппиус периода эмиграции дореволюционная России, живая в воспоминаниях о ней тех, кто уехал, или Россия при боль­шевиках — изменения в душах народа и интеллигенций, быт и духовная жизнь в условиях «красного террора» и все более укрепляющейся власти большевиков; проблема новой революции — ее возможности или неизбежности для России. И — темы любви,любовных треугольников и многоугольников, переживаний героев, в описании которых Гиппиус опиралась уже не на физиологические очерки писателей-реалистов и народников, а на великую классику — Тургенева, Бунина. Она возвращается к текстам своих ранних рассказов, перепечатывает их в 1920-1930-е гг. под новыми названиями. 

Герои рассказов «До воскресенья» (1926 г.), «Сердце, отдохни» (1932 г.), «Со звездою» (1933г.), «Сережа Чагин» (1936г.) и др. — русские парижане, вспоминающие Россию, революцию, «красный террор», тюремную камеру и соседей по нарам. Рассказы написаны от мужского лица. Герои-эмигран­ты издают «журнальчики» типа «Наша Россия», спорят, срывая голоса и багровея от ярости. В подобных спорах Гиппи­ус неоднократно принимала участие, считая своим долгом воспитывать невежественное молодое поколение в духе российского патриотизма. 

Герой рассказа «До воскресенья» — бывший студент Петербургского университета, увлекшийся политикой в кружке левых эсеров, никогда не интересовавшийся «церковью и религиозными вопросами». После революции он был дважды арестован, в третий раз попал в камеру случайно — в год «красного террора». Герой был арестован, попал в переполненную камеру, в которую ежедневно добавляли заключенных, — и из которой ежедневно выводили людей на расстрел. Руководил этим «отбором» его бывший товарищ, руководитель студенческого политического кружка Гросман. Когда очередь дошла до героя, Гросман признал в нем своего бывшего ученика и соратника, но проговорил только одно слово команды: «Присоединить! — и меня присоединили». Столь же ярко описывает писательница положительных героев России тех лет святых, своими поступками вошедших в бессмертие. Это — старый сель­ский священник Вириней, «откуда-то из-под Вышнего Волочка», где он служил двадцать лет — попил, по выражению, Гиппиус, любившей встав­лять в речь героев местные словечки, — и был схвачен, когда началась «эта будоражь», то есть наезды пьяных комиссаров и грабежи церквей. Свя­щенник был арестован за неповиновение — отказ поклониться рыжей ко­быле пьяного комиссара. Старик без ропота встретил свою судьбу и пошел на расстрел с прощальным словом: «До воскресенья!»

Устами своего героя Гиппиус рассказывает об удивительных людях, которые спасали «недострелянных» — тайно приходили ночью, «сейчас после» расстрелов, и вытаскивали из ям раненых, полузасыпанных валежником и землей. Эти люди «брали на себя опасное дело, прямо смертельное». Среди них были профессор, курсистки, дьякон кладбищенской церкви. Они выхаживали раненых и переправляли подлеченных «на Финляндию». 

Особое место среди поздних рассказов Зинаиды Гиппиус занимают рассказы о Первой мировой и гражданской войнах и о трагедии матерей, потерявших на фронте сыновей. Гиппиус писала об этом во многих своих стихах. В прозе же — в рассказе «Сердце, отдохни…» (1932 г.) — она рисует образ очень странной матери — посчитавшей своего сына погибшим в тот день, когда ей вопреки ее воле, решил идти на фронт. Матери легче сразу счесть сына погибшим, а не ждать горестного известия о его гибели. Рассказ, сознательно эпатирующий патриотически настроенного читателя, вызвал неоднозначную оценку критики, возмущенной кощунственным поворотом сюжета. Мать — Марья Марковна — поставила памятник-сыну в своем имении, написав даты его жизни — 1894-1914, хотя не знала и не хотела знать о его реальной судьбе, — жив он или погиб. 

Знаменателен рассказ Гиппиус «Со звездою» (1932 г.) о раненом бойце, которого бросили умирать свои и который больше всего боится, попасть к белым. Его спасает священник, отец Нафанаил, знавший его семью и его самого как студента Васю, прокурорского сына. Когда началась граждан­ская война и разорение церквей, отец Нафанаил снял рясу и подался в вой­ско «батьки». Он осуждает гражданскую бойню, не делит людей на крас­ных, белых и серых, и говорит о себе: «Я, после дела, все иду глядеть, не жив ли кто, из этих, остался. Не подбирают они своих. Не разумеют ничего такого, не дадено. Вот ныне — какая ночь? Ныне звезды играют, на земле мир, в человецех благоволение. А заместо того, в самую звезду, прибегли, бац-бац, на били кого ни попадя, покров земной осквернили, вот те и человецы. А эти и своих побросали. Не разумеют, вражьи дети». Отец Нафанаил спасает раненого Василия и готов провести его до границы; хоть на Афон, куда стремится сам. Им должен помочь Бог.

Рассказы и романы (прежде всего задуманная, но не за­вершенная ею трилогия — «Чертова кукла», «Роман-царевич» и незаконное «Очарование истины»), наряду со стихами, дневниками и опер­та «Живые лица», были самым полным в России отражением русской революции, зеркалом русской революции, хотя, возможно, в силу крайней субъективности Гиппиус-писателя, зеркалом кривоватым…

Наиболее известные романы Гиппиус эмигрантского периода «Чужая любовь» (1929 г.) и «Мемуары Мартынова», печатавшиеся частями в 1927-1934 гг. Как и многие статьи, доклады в «Зеленой лампе» и рассказы этого периода, эти романы являются изложением теории и философии любви. «Мемуары Мартынова» —это последовательная череда любовных историй рассказчика й его близких, выстроенная в порядке взросления героев. Она показывает героев в конкретных «любовных» эпизодах, в их рассуждениях и поступках. Именно показывает, авторская оценка, как правило, отсутствует. Герой рассказывает о себе и судит — или оправдывает — сам себя.

Изображение физиологии любви как чувственного влечения, неподвластного рассудку, смешение полов в любовных многоугольниках — все это занимало Гиппиус и подано ею в многократных вариациях. В «Мемуарах Мартынова» изображена любовь двенадцатилетнего мальчика Вани Мартынова к студенту Сашеньке, безнадежно влюбленному в его сестру, которая предпочла другого. Среди новелл, составляющих «Мемуары Мартынова», — история скандала, когда женщина в летах пытается соблазнить подростка и, отвергнутая им, обвиняет его в попытке изнасилования. Места действия последующих «любовных историй» — студенческая пирушка, бордель, где идеалист Иван Мартынов теряет свою девствен­ность «с маленькой смиренной проституткой», ментонский отель «Палас» на «лазурном юге Франции» в дни карнавала. В личном днев­нике Гиппиус «Contes d`amour» и в поздних письмах к шведской художни­це Грете Герелль (1898-1982 гг.) «таорминская» любовь уже изображена как неприкрыто гомосексуальная (исследователи творчества Гиппиус до сих пор спорят, имелась ли у такого поворота сюжета реальная жизненная основа, или это был излюбленный прием эпатажа, многократно используемый Гиппиус в жизни и творчестве.) Чувственные влечения Гиппиус описывает подробно, но избегая натуралистических подробностей (в том числе и из-за строгости французской пуританской цензуры и редакторов, которые при переиздании ее ранних произведений вычеркивали даже самые невинные любовные сцены). 

Много позже, в 1941-1945 гг., Зинаида Николаевна напишет еще одну мему­арную книгу в том, же жанре — «Он и мы», о Мережковском и о себе. Это воспоминания о самом близком ей человеке, его и ее собственная биогра­фия на фоне эпохи, литературной и общественной. Уже после выхода первой части «Живых лиц» Георгий Адамович назвал кни­гу Гиппиус «одной из удачнейших ее книг». Ценнейшим мемуарным материалом назвал «Живые лица» Гиппиус Владислав Ходасевич: «Чтение, увлекательное, как роман. Люди и события пред­ставлены с замечательной живостью, зоркостью — от общих характеристик до мелких частностей, от описания важных событий до маленьких, но характерных сцен». Как о первом писателе России говорит Гиппиус о Бунине, который пишет о прошлом (перипетии сложных отношений четы Мережковских и Бунина на протяжение нескольких десятилетий — предмет многочисленных исследований литературоведов). Трудно ждать от действительно больших и честных писателей немедленного отображения современности — «никогда еще не появлялось художественного произведения о войне — во время войны, или о революции вовремя революции», — полагала она. Гиппиус анализирует особую бунинскую жестокость по отношению к читателю, которого он «бьет» своей правдой, «бьет так, что и убьет — не заметит», и новую, пришедшую уже в последние годы боль — не в словах, а в особых бунинских «молчаниях за словами». Не менее подробно и точно характеризует Гиппиус творчество других писателей-эмигрантов — Марка Алданова, Ивана Шмелева, Бориса Зайцева. 

 З.Гиппиус с негодованием упоминает знаменитый «расстрельный» список Надежды Константиновны Крупской — список книг, подлежащих изъятию из библиотек и уничтожению, в который входили Толстой, Достоевский и даже Платон. «Земля пустынна; ни травинки, все срезано; и вот судорожно еще роются в ней черные ногти, нащупывают, вырывают корни, чтобы уж и корней не осталось, памяти не осталось, чтобы не тургеневская Финстерархорн, а кремлевская дама Крупская могла сказать: “Хорошо! Совсем чисто!”».

Война (1914 г.) воспринята З.Н. Гиппиус как «ужас беспримерный». Никакого патриотического подъема, «воинственного патриотизма», шовинистического угара. Гиппиус записывает споры о войне среди интеллигенции, подробно и последовательно — о событиях на фронтах, о неверии в главнокомандующего — царя Николая Романова и в поддержку России со стороны союзников. 

 Реальность жизненных перипетий супругов такова, что ослепленные многолетней лютой ненавистью к Советской власти, чета с приходом во Францию нацистов открыто поддержали их в войне против СССР. По некоторым свидетельствам, в первые годы войны частыми гостями в их парижской квартире были нацисты. «Парижский вестник», газета сотрудничавших с немцами русских эмигрантов, перевела на русский язык и перепечатала 3 января 1944 г. статью Д.С. Мережковского, опубликованную им в июле 1941 г. в одном итальянском фашистском издании. Реагируя на появившуюся после освобождения Парижа в одной из газет заметку о сотрудничестве Мережковских с немцами, их многолетний помощник В.Злобин, защищая их, объяснил ее появление «происками коммунистов». Хотя в реальности это сотрудничество Мережковских с немцами вызывало, например, у Николая Бердяева «глубокое чувство отвращения», и именно на этой почве он порвал всякие отношения с супругами ^[7].

 Д.Н. Мережковский умер в своей парижской квартире в декабре 1941, Зинаида Николаевна — осенью 1945 года, уже в освобожденном союзниками от фашистов городе. Супруги похоронены в одной могиле.

 К со­жалению, в немалой части довоенной эмиграции (к которой и относились супруги Мережковские), как образно выразился Г. Адамович, «пре­обладал внутренний голос: ничего общего с нашей Россией в Со­ветской России нет». Именно эта внутренняя аксиома привела многих русских людей в ряды коллаборационистов разных мастей, вплоть до участия в военных действиях на стороне фашистской Германии и ее «сателлитов». И в этом заключалась их трагедия и горькое заблуждение: они «зациклились» на антисоветизме, не прислушивались к здравым голосам, звучавшим из рядов самой же эмиграции, о том, что Советской Россия – это и их Россия, их Родина-мать и нельзя желать ее погибели в грозный час мировой войны. 

Нами сделана попытка набросать в рамках журнального очерка лишь некоторые «штрихи» к коллективному портрету Мережковского и Гиппиус в той части, как это относится к проблематике «право и культура». Огромное и многоплановое наследие Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, не в последнюю очередь — изучение его правового и девиантологического пластов, еще ждет своего профессионального и беспристрастного исследователя.

ЛИТЕРАТУРА

1. Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский. М., 1991 г., она же, Дневники. М., 1999 г. Мережковский Д.С. «Больная Россия»: Избранное / сост., предисл. и послесл. С.Н. Савельева. Л., 1991 г. Биографические сведения и литературный анализ творчества приведен: Фридлендер Г.М. Д.С. Мережковский и Генрих Ибсен (у истоков религиозно-философских идей Мережковского // Пушкин. Достоевский. «Серебряный век». – СПб, 1996. С.411-435; Королева Н.В. Проза Зинаиды Гиппиус//Русская литература 20-30-х годов. Портреты прозаиков. В 3-х т. ИМЛИ РАН. Т.1 Кн. 2. М.: 2016, С.630-894; Полонский В.В. Дмитрий Мережковский // Русская литература 20-30-х годов. Портреты прозаиков. В 3-х т. ИМЛИ РАН. Т.1 Кн. 1. М.: 2016, С.5-72; Ходасевич В.Ф. О Мережковском // Книги и люди. Этюды о русской литературе. – М., АО «Московские учебники», 2002. С. 352-357; Одоевцева И.В. На берегах Сены. СПб., Издательская группа «Лениздат». – 2012. 480 с. и др. Нами при написании настоящего очерка были использованы материалы работ Королевой Н.В., Полонского В.В. и Фридлендера Г.М. 
2. Иншаков С.М. Зарубежная криминология. – М.: НОРМА, 1997, С. 61-82.
3. Мережковский Д. Трагедии целомудрия и сладострастия. Портреты из всемирной литературы. – М.: Ломоносовъ, 2016, С. 23-44.
4. Там же, С. 127-153.
5. См. подробнее: Быстров В.Н. Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус. Петербургская биография. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2009. – 344 с.
6. См. подробнее: Гиппиус З.Н. Дневники, М., 1999 г.
7. Хрисанфов В.И. Д.С. Мережковский и З.Н. Гиппиус: Из жизни в эмиграции. – СПб.: Изд-во СП- ун-та, 2005. – 164 С. 

Харабет К.В., председатель Фонда содействия научным исследованиям в области правового обеспечения безопасности человека имени профессора А.А. Тер-Акопова (г. Москва)